Музыка у нас в семье была жестокий бог. А пианино «Красный октябрь» с гладкими, красивыми, как зубы, желтовато-белыми клавишами, было алтарь бога. На нем бабушка приносила в жертву друг за дружкой сына – моего отца – и дочь. Бога музыки боялись и ненавидели, но всегда признавали его силу, и какую-то даже его страшную правду и красоту.
За отцом бабушка носилась кругами по кабинету с мухобойкой, чтобы усадить за инструмент. Тетка моя иногда скучно врала в музыкальной школе про пневмонию, и уходила в загул, допустим, на месяц, и курила с одноклассницами во дворе, но дым был горек и отравлен неизбежностью расплаты. Потом бабушка все узнавала – ей звонила какая-нибудь Лариса Ицхаковна, справиться о здоровье Верочки, — и опять была мухобойка.
Когда в шесть лет меня привели в жертву музыкальной школе, первое, что спросила Лариса Ицхаковна, это как мой иммунитет. И не передалось ли мне слабенькое здоровье Верочки. А то она знает прекрасного врача Самуила Романовича, и можно сходить проконсультироваться.
— Не беспокойтесь, здоровье у Настюши отличное, — сказала бабушка, слегка дрогнув мускулом над верхней губой.
И это оказалась правда, но, думаю, просто потому, что в моей жизни не было мухобойки. И даже когда мы с подружкой решили сделать из пианино клавесин, чтобы эта замшелая хреновина звучала повеселее, и натыкали в молоточки канцелярских кнопок, меня отругали, хихикая. Вытащили кнопки, вызвали мастера-настройщика.
— А меня на твоем месте убили бы, наверное, — сказал отец.
Проживая детство без мухобойки, я никогда не прогуливала музыкальную школу, но несколько раз собиралась ее бросить. Сначала я говорила маме. Мама смотрела на меня с лицом партизанки Зои Космодемьянской.
Ее завораживала фортепианная игра, ей очень хотелось, чтобы я что-нибудь играла, но откуда-то она выудила педагогическую идею, что ребенка нельзя заставлять: есть, учиться, убираться в комнате, с кем-то дружить, с кем-то не дружить, и даже ходить на ненавистные уроки физики. По тем временам это была революционная идея, но мама следовала ей, как всякий революционер, истово.
Поэтому она мучительно говорила:
— Ну, если хочешь, бросай.
Слушайте, ну вот это просто нехорошо, так делать. Это как если ты взобрался на только что построенную баррикаду, а у тебя с другой стороны не предполагаемый противник, а киоск с жвачками. И тогда я шла в гости к бабушке.
— Собираюсь вот бросать музыкалку, — невзначай говорила я в коридоре.
— Даже думать не смей! – мгновенно принимала подачу бабушка.
У бабушки были две категории аргументов, «ты такая талантливая» и «кому ты, дура, будешь нужна без музыкальной школы». То и другое была, конечно, полнейшая неправда. Но на этих качелях бабушка могла раскачиваться до самых высот аффекта, где я уже становилась дурой, идиоткой и бездарностью, иногда скотиной, которая губит свою жизнь почем зря.
Где-то на этом месте мы притормаживали, я сейчас понимаю, что дальше, буквально в 2-3 сантиметрах, находилась точка невозврата, и, возможно, мухобойка, но к пятидесяти с лишним годам бабушка научилась не переступать за грань, за волосок до нее отворачиваться от своего жестокого бога.
Прямо как в музыке, напряжение нарастает, кажется, что сейчас пианист вместе с роялем сорвется в истерику, начнет раскачиваться в психозе, снимет трусы и выбросится из окна, но нет, как-то он выруливает в последний момент. И все такие – уууууф.
Мы с бабушкой в такие моменты шли пить чай. Она, страшно виноватая, вытаскивала шоколадные конфеты, которых я никогда не ела.
— Зефира нет? – капризно говорила я.
— Нет зефира, нет, Настюша, — суетливо оправдывалась она.
После нескольких чашек чая бабушка с некоторой робостью шла на новый круг:
— А все-таки не бросай. Когда-нибудь поймешь, а поздно будет!
И я не бросала. И потом, постепенно, вынуждена была признать, что от музыкальной школы есть некоторая польза. Дополнительное измерение, в котором можно слушать мир. Знание, может быть, не о том, как строить доминантсептаккорд (тут я прямо редкостно бездарна), но как различать градиент человеческой самоиронии и деликатности. В нашей музыкальной школе этого добра было сколько хочешь.
Почему стоит отдать ребенка в музыкальную школу: мнение экспертаЯ думала, бабушка имела в виду это. Потом я наловчилась использовать музыку как домашнюю аптечку. Подобрала свои личные мелодии, позволяющие облегчить, например, злость, и головную боль, и те, которые помогают отрыдать горе, и те, которые вытаскивают из ямы наверх, и намекают на существование Бога или чего-то вроде него.
Тогда я подумала, что бабушка имела в виду это.
А потом, уже к концу 90-х, бабушка извлекла из-под секретного замка памяти историю о том, как ее, бабушкина, бабушка оказалась в годы революции раскулаченной, бездомной, голодной и с пятилетней девочкой на руках – без мужа и семьи, без карточек на продовольствие, без имени и фамилии.
Врагиня народа, которая пошла по домам новых хозяев жизни и предложила заниматься с детишками, учить их играть на пианино «Чижика» и «Собачий вальс». Так они с дочерью не умерли с голода в те несколько ледяных революционных зим.
И тогда я подумала, не это ли бабушка имела в виду. Может быть, не до конца отдавая себе отчет, но надеясь, что в случае чего пианино спасет детей и внуков от голодной смерти, раз уже спасло один раз. Так что к нынешнему моменту музыкальная школа уже многократно себя оправдала.
Но сегодня я случайно ткнула в ютубе прелюдию Баха до-мажор, наверняка вы ее слышали, ужасно простую, все ее играют, там-там-там-там-пара-рара, и дальше две минуты этих пара-рара.
И это мгновенный провал, как в кроличью нору, в комнату, где на пианино «Красный октябрь» лежит стопка неглаженного белья и «Три мушкетера» с закладкой, и придется доразобрать уже эту чертову прелюдию, потому что совесть же надо иметь.
И свет кусками лежит на обоях с кувшинками и бело-желтых клавишах, у одной отколот уголок зуба. Где-то там, в плоскости клавиш, со мной все те, кто играл прелюдию Баха до меня, с того момента, как старик Бах ее сочинил. И как они жили, и какие у них были пальцы, и беглость, и удачливость, и волосы, и гладил ли их кто-нибудь по волосам.
А отец на кухне что-то готовит, он, конечно, считает, что играю я бездарно (полагаю, это правда), но он еще жив, жив, он дышит, и дедушка жив, он даже еще не болеет, и бабушка, и им можно позвонить по телефону с крутящимся диском, за который мне ужасно стыдно перед одноклассницами, я хочу кнопочный, модный, я хочу вырасти и закончить чертову музыкальную школу, и заработать на телефон, я тороплю время, а оно невыносимо медленно плывет там-там-там-пара-рара там, где все они живы и со мной.
И может быть, бабушка имела в виду это тоже, этот вечный уголок в памяти, где меня еще никто из них не бросил. Но не спросишь, но не спросишь, но не спросишь.
Смотри видео о том, стоит ли отдавать ребенка в музыкальную школу:
Больше интересных материалов читай на Clutch!
