Болеющие. Их довольно много. Максимум, по моим наблюдениям, приходится на самый деятельный, интересующийся, познающий возраст — 11–15 лет.
Девочки чаще мальчиков. Но у мальчиков более тяжелые, в том числе и в прогностическом смысле, случаи. И практически никогда формирование этого явления не обходится без деятельного участия родителей. Вы можете не допустить. Предупрежден — значит вооружен.
Как это обычно выглядит?
Например, так:
— Вы знаете, вот что поразительно: сын родился здоровым. Понятно, когда ребенок с самого начала слабенький, много болеет. А у нас не так. У него даже сопли редко бывали, в четыре года один раз болело ухо, и все.
В детский сад ходил постоянно с трех лет, многие дети там плакали, за мам цеплялись, а он сразу пошел с удовольствием. Одна наша родственница — учительница начальных классов, она с ним занималась, к школе он уже умел читать, писать, считать, даже таблицу умножения почти наизусть знал.
Понятно, что в первом, да и во втором классе ему было скучновато. Учительница предлагала перевести его в третий, но решили оставить: уже и к учительнице привык, и друзья у него там появились. Опять же — таскал в школу всякие машинки, какие-то гонки они там на переменах и после уроков устраивали.
В гости ходил, какие-то его приятели к нам после школы приходили, бабушка их всех бутербродами кормила, потому что суп они есть не хотели.
Учительница сказала: наша школа так себе уровнем, ваш мальчик идет по учебе хорошо, смышленый, общительный, попробуйте после начальных классов в гимназию. Чем выше уровень образования, тем лучше перспективы. Логично? Мы решили, что логично. Попробовали, он поступил легко.
И вот в гимназии-то, к концу пятого класса, началось. Он на самом деле сразу жаловался, причем не на программу вначале, а на детей. Мама, мне дружить не с кем. Я спрашиваю: тебя обижает кто-то?
Он говорит: нет, что ты! Просто они все вообще не играют, только учатся, в телефонах сидят и на кружки ходят. Я не знаю, как мне с ними. Мы видим — ему и вправду скучновато после уроков. Тогда мы его тоже в кружки записали и в бассейн.
Тут он и начал болеть. Мы сначала решили, что это из-за бассейна: простужается. Перестали туда ходить. Потом — что из-за дороги в общественном транспорте: в гимназию надо было три остановки на маршрутке ехать. Стали его на машине возить.
А он все болеет и болеет. Сначала простудные были, потом бронхиты пошли. В седьмом классе — воспаление легких. Сидел дома почти два месяца, никто из одноклассников даже не позвонил. Ходил к нему мальчик со двора из старой школы, они вместе в компьютер играли.
По учебе отстал, конечно. Мы наняли репетитора, тот говорит: я могу помочь только тому, кто сам хочет, а ваш моих заданий не делает и вообще думать не желает. В гимназии сказали: «Вы уверены, что вам нужна наша программа? Болезнь болезнью, но мы не видим не только никакого рвения, но даже и простой лояльности. Ваш сын договаривается с педагогом о дополнительном занятии и сам же на него не приходит».
Мы с ним, естественно, как следует поговорили. Через два дня он ночью стал задыхаться. Приехала скорая, врач сказал: ну что ж вы хотели — пять бронхитов почти подряд, пожалуйте в астму. Он еще месяц дома просидел, потом вернулся в гимназию и говорит: мам, я там уже совсем ничего не понимаю, и мне все учителя в открытую говорят, что лучше перейти в другую школу.
Ушли мы из гимназии, в старую школу он не захотел, нашли еще одну, обычную, рядом. Там сначала все вроде было хорошо, и ребята его хорошо приняли, и программа полегче, он даже несколько пятерок принес.
А потом: мама, что-то мне дышать трудно. Можно я сегодня в школу не пойду? Мы с отцом на работу, а он — к компьютеру, какая-то у него там сетевая игра, в которую, как он говорит, 14 миллионов человек играют. 14 миллионов разом. Это ж даже подумать страшно.
Через некоторое время мы сообразили, что что-то не то происходит, стали его заставлять в школу ходить — тогда он и вправду стал болеть: кашель, температура, дышит со свистом, один раз даже в больницу его увезли, гормоны кололи, чтобы приступ снять.
Или уходит как бы в школу и идет все к тому же старому дружку — у него дома днем никого нет, они вместе школу прогуливают и все в ту же игру играют. Нам говорят: нужен спорт, лечебная физкультура — да какое там! Он с дивана только в туалет и встает. А поесть ему бабушка на диван приносит — как же, мальчик болеет! И вот уже девятый класс начался, и мы не понимаем, что нам дальше-то делать?
И так:
— Она у нас всегда была такая чувствительная. В детстве чуть голос на нее повысишь — сразу плачет. И родилась с желтухой, а потом еще стрептококк.
Очень стеснялась всех взрослых, пряталась за меня, с рук не слезала. С детьми играла, но только чтоб тихие были. Подвижных, громких детей боялась и не любила никогда.
По уму у нее всегда было все нормально, стеснительность вот только… В детском саду дети, сами знаете, шумные, наглые, все вперед лезут: я, я, я! Наша так не могла, она воспитательнице всегда на ушко отвечала.
И та говорила: она у вас все знает, просто при других стесняется. У нее уже тогда со здоровьем были проблемы, но какие-то неопределенные: то скажет, животик болит, то ушко болит, то вот тут колет.
Мы обследовались, но не до конца, потому что оно проходило, и все. Теперь-то я понимаю, что все это вот астения, сниженный иммунитет, мне в диагностическом центре объяснили.
И еще она не могла, когда на нее ругаются. Если я ей что-то строго скажу, самое простое, например: «Что ты здесь все разбросала?! Убери!» или «Мы опаздываем! Положи куклу и одевайся!» — она тут же начинала плакать или, того хуже, говорила: да, я плохая, убейте меня! Представляете, как я пугалась?
В садике было то же самое. Одна воспитательница ее не любила, называла плаксой и манипуляторшей (я даже к директору ходила на это жаловаться), а вторая, добрая, нам сказала: ищите учительницу, которая не орет на детей. Мы нашли такую.
И первые четыре года у нас в школе никаких проблем не было. У доски она отвечать отказывалась, но учительница входила в положение и либо ее с места спрашивала, либо после уроков. И письменные работы она вполне неплохо делала, особенно дома, где никто не торопит.
Но болела все равно: если она плохо себя чувствует, я ей разрешала в школу не идти, но уроки мы делали, она никогда не отказывалась, если здоровье позволяло.
В пятом классе их классная руководительница сказала: если пропускаете, должны быть медицинские справки. И к доске стали вызывать. И успеваемость. И с подружками как-то уже не складывалось — говорит, они матерные слова употребляют, а у нас не такая семья.
Тут у нее стала голова по утрам болеть. Причем не думайте, что это она притворялась. Она прямо бледнела вся, руки холодные и мокрые. Мы стали как следует обследоваться и много чего нашли. Мне сразу стало все понятно. Иммунитет это. И вегетососудистая дистония.
И вот с тех пор мы неделю ходим в школу, две недели — дома. Я уж хотела на домашнее обучение ее перевести, но сказали, что с нашими диагнозами это не показано. Бюрократия везде, вы ж понимаете.
Она в частную школу хочет, видела где-то в сети рекламу, но это мне по деньгам не потянуть, я ее одна воспитываю, мама только приходит, мне помогает — покормить ее, как она из школы придет, или прибраться, или там лекарства ей дать. Но меня вот что тревожит: дальше-то что будет?
Сложный вопрос: как рассказать ребенку о своей скорой смертиИли так:
— У нас с мужем у обоих взрывной темперамент. Можем вспылить, сцепляемся из-за любого пустяка, а уж из-за чего-то серьезного — бородинское сражение в полный рост. Потом миримся, но осадок… сами понимаете.
Целые уже осадочные отложения накопились. Вообще такие люди, как мы, редко вместе уживаются, обычно все для семейной жизни ищут что-то взаимодополнительное. Но мы уже 12 лет женаты. Может, и не поженились бы вовсе, разругались окончательно еще на этапе подготовки к свадьбе, но я забеременела.
Ребенка по возрасту уже оба хотели, и не просто чтоб был, а чтобы любить и воспитывать. Он хотел непременно мальчика, наследника и продолжателя, а я — девочку. Родился мальчик. Все бы хорошо, но он все время болеет.
Практически с самого начала. Ни одной ночи спокойной. Я с ног валилась, будила мужа, говорила: сейчас упаду! — муж вставал, его у меня перехватывал и носил на руках часами. Нормально спать мы стали только годам к трем.
Потом всякие инфекции. Ни одной, наверное, не пропустили. Потом травматизм. Вроде нормальный мальчишка, спортивный комплекс у нас с годика висел, и спортом он, по настоянию мужа, то одним, то другим занимается, и за город мы ездим, и в бассейн, и на лыжах, но все равно: два раза он ломал ключицу, один раз руку, один раз кости стопы, плюс компрессионный перелом позвоночника — упал в секции скалолазания.
Руководитель волосы на себе рвал (в прямом смысле — я первый раз такое видела): не мог он упасть, все там было в порядке! Однако — упал. И лежал пластом почти полгода, мы с мужем опять же по очереди с ним сидели. Вывихи и прочие ушибы и растяжения я уже не считаю. В последнее время жалуется на боли в суставах.
Обследуемся, врачи как посмотрят анамнез, как выдвинут какое-нибудь очередное предположение, так я потом ночью заснуть не могу. А муж еще и в интернете читает, а после пачку сигарет зараз на балконе выкуривает. Потом мы вместе на кухне кофе пьем и друг друга успокаиваем: ерунда, это он просто растет…
Вот очередной врач-ревматолог велел к психологу сходить. Пришли. Вы можете нам что-нибудь сказать?
В болезнь дети (и взрослые, впрочем, тоже) бегут для решения какой-то проблемы. Удовлетворительного решения, конечно, не получается, потому что это не выход из ситуации.
Что здесь совсем плохо — постепенно способ «решения» становится привычным и воспроизводится даже при изменении изначальных обстоятельств. Плюс сам организм перестраивается: лекарственная нагрузка и отсутствие нагрузки физической, способ жизни, изменившийся за годы «приспособительных» болезней метаболизм.
Что и произошло с героем из первого примера. Его в конце концов выгнали из совершенно не подходящей ему гимназии — уровень «выше среднего» был обеспечен не его собственными способностями, а усилиями родственницы. Но он уже подросток, в старую школу после поражения возвращаться неприятно.
В новой все и всё незнакомое, и после гимназии она ничем его не привлекла и не заинтересовала (у него всегда была высокая социальность и выраженная игровая доминанта). И вот обстоятельства изменились, но все и дальше потекло по старому руслу: он сидит дома, болеет и играет в компьютерные игры.
Что здесь можно сделать? Найти интересную ему социальную группу, которая будет заниматься интересным ему делом в реальном мире. Возможно ли это при условии конкуренции с игрой, в которой 14 миллионов соратников-геймеров? Думаю, да, ведь мы все-таки живые люди.
Главное в данном случае, чтобы в конкурирующей деятельности была интересная компания и игровой и соревновательный момент (не просто туристская секция — идем с рюкзаками из точки А в точку Б, а, допустим, клуб спортивного ориентирования или «охота на лис»).
Вторая девочка — честолюбивая и, может быть, даже амбициозная, но не особенно интеллектуальная, с детства и до окончания начальной школы решала проблему, «как отличиться» за счет своей «стеснительности». При полном попустительстве матери, воспитательницы детского сада, а потом и учительницы начальных классов.
После окончания начальной школы способ больше не работал. Другого у нее не было. Никто даже не попытался понять, что происходит с ребенком, и научить ее новым способам поведения. И она сбежала в болезнь. Вполне может быть, что обучение в частной школе решило бы часть ее проблем, но, к сожалению, это невозможно по финансовым обстоятельствам.
Что тут можно сделать? Матери — постараться понять, что именно происходит, проанализировать это вместе с девочкой, и уже с этим осознанием, поддерживая друг друга, маленькими шажками двигаться вперед, к нормальной школьной жизни.
Плюс одновременно — искать ресурс, то, в чем девочка сможет позитивно удовлетворить свое желание быть успешной, особенной.
Наследственные болезни, которые передаются ребенку: список, профилактикаТретья ситуация — самая очевидная, но и самая тяжелая, и непонятная в плане дальнейших действий. Мальчик изначально является скрепляющим составом в фундаменте этой боевой семьи. Только у одра его болезни родители забывают о своих раздорах и темпераменте.
Обеспечивать это с каждым годом все сложнее. Опасность очень велика — в конце концов у ребенка вполне может развиться какая-то хроническая, инвалидизирующая болезнь, которая как бы «решит проблему навсегда»: у нас тяжело больной ребенок, и ради него мы должны…
Что же делать? Мы с родителями рассматривали три варианта:
- развестись. Бояться больше будет нечего, все уже случилось (опасная мысль: «А вдруг, если я заболею еще тяжелее, они снова сойдутся?»);
- родить еще одного ребенка и тем самым «разгрузить» предыдущего (сомнительно с нравственной точки зрения);
- родителям пойти на длительную семейную терапию (сомнительно с точки зрения результативности — тут нужна перестройка не столько отношений, сколько личностей, а это, если вообще возможно, займет годы).
Я предлагала четвертый вариант и была за то, чтобы включить ребенка. Он еще невелик, но, на мой взгляд, его это касается так непосредственно, что стоило бы обсудить с ним происходящее и сообщить ему, что родители искренне не хотят держать свою семью на его здоровье (точнее, нездоровье).
Родители отказались. Это их право. Какой вариант они в конце концов выбрали, я, к сожалению, не знаю.
Все три случая очень показательны. Аналогичных каждому из них я видела в своей практике десятки, если не сотни. Причем профилактировать все это намного проще, чем потом справляться с последствиями. Повторюсь, родителям на заметку: предупрежден — значит вооружен.
Катерина Мурашова
