Материнский крик души: наркотики в жизни наших детей

Автор истории Виктория Шелягова — мама, которая не по наслышке знает, что такое наркотическая зависимость у подростков. В этом тексте не просто материнская боль, а настоящий урок для всех родителей. Семья Виктории еще раз подтверждает тот факт, что от проблем с наркотической зависимостью у детей не застрахован никто.

«Дочь приняла мою любовь за вседозволенность»

В апреле 2014-го меня вызвали в школу: «Приезжайте, она курит за гаражами траву». Варя тогда училась в очень уважаемом интернате под Москвой, оканчивала одинна­дцатый класс. Ну, я приехала. И услышала: «Отвезите ее домой и сделайте тест на наркотики». Он продается в каждой аптеке и устроен как тест на беременность.

Держу я эту нераспакованную штуку в руках и спрашиваю Варю: «Ты курила?» Она: «Нет, мама, клянусь твоим здоровьем!» — «Ну тогда иди и спокойно писай». Тест, естественно, показал, что курила. Я развернулась: «Варь, я пошла». — «Мам, а я?» — «Не знаю, как ты, а я — умирать. Ты же поклялась моим здоровьем».

В школе сообщили, что отчисляют Варю сию секунду — за два месяца до ЕГЭ (!). Я позвонила мужу, Олег сказал, что разберется. И разобрался. С порога в кабинете директора завел речь: «Будем пресекать эту гидру страшную, которая у нас в школах расплодилась. Создадим группу милицейскую, будем узнавать, откуда здесь наркотики. Андрюшу Малахова подключим». Директор отреагировала бодро: «Не надо, все поняла. Пусть сдает ЕГЭ».

Мы заперли Варю дома, отобрали компьютер и телефон, наняли кучу репети­торов. Я на пятнадцать минут выводила ее погулять вокруг песочницы — и все. Дочь искренне не понимала, с какой стати мы лезем к ней с претензиями. «Большинство красивых нарядных ребят из прекрасных семей курят, а то и нюхают», — говорила она. Ее послушать, так трава вообще безвредна для здоровья. Ой, не уверена! Весь учебный год я замечала, что Варя тормозит и у нее холодные руки. Возила ее к врачам в Германию, думала, ­что-то с сосудами.

ЕГЭ Варя сдала — на синдроме отмены мозг заработал зверски. Но когда ­эк­замены закончились, она сказала: «Ненавижу вас. Вы совершили надо мной насилие, это несправедливо. Я уезжаю в Питер, потому что не нахожу с вами общего языка. А там у меня бабушка, папа, и я прекрасно буду с ними жить. Вещи мои сдайте в детский дом». И уеха­­­ла. Через месяц позвонила, чтобы мы отправили ей сумки. Но я сказала, что все, до трусов, мы отдали в детдом. Она же взрослый человек — мы прислушались к мнению взрослого человека.

В Питере Варя полтора года тусовалась и ничего не делала, верной дорогой проваливалась вниз. Бабушка сказала ей «до свидания», папа — тоже. Родственники часто отказываются общаться с теми, кто употребляет: они становятся вспыльчивыми, раздражительными. То плачут, то смеются. И тут моя девочка нашла какого-то молодого человека. Более или менее приличного. Это он помог ей выкарабкаться. Ну и, наверное, Варино природное желание жить. Она поступила в СПбГУ на социологию, год проучилась — и бросила.

Мы с Варей опять друзья. Ей уже двадцать один. После Питера она путешествовала по Бали, Сибири, Индии, Перу, где шесть дней шла пешком к Мачу-Пикчу, потому что так дешевле. Сейчас она в Киеве, но часто приезжает. Рассказывает мне страшные истории. Например, про мальчика, который работал в московском ночном клубе. После коктейля из кетамина с кислотой ему казалось, что он на Байконуре, запускает в космос ракеты. Родители отправили его в клинику, надеясь, что там поставят капельницу, дитя проспится, и все пройдет. Он проснулся — а Байконур с ракетами на месте. Самое неприятное, что этих новых синтетических наркотиков сегодня так много, и они все время обновляются — их даже анализами толком не выловишь.

Сын моей подруги учился в университете в Берлине. Узнав про Варю, она примчалась его обнюхивать, заглядывать в зрачки, выворачивать карманы. Услала его в супермаркет и перерыла всю квартиру. Ничего не нашла. Три дня всеми способами выводила из себя, надеясь, что парень сорвется и убежит курить. Он ей: «Да успокойся ты!» Мама поверила, что все шикарно, и уехала — а он пропал. Несколько дней не выходил на связь, а потом позвонил из больницы. Он шел по улице босиком, невменяемый, без телефона. Его подобрал полицейский. Максимум, что врачи смогли вытащить из его амнезии, — номер матери. Что он такое замечательное принял, студент не помнит.

Парня отвезли в рехаб в полутора часах от Москвы. Сдаешь туда ребенка и ­несколько месяцев с ним не видишься. В той же клинике есть курсы реабилита­­ции: для родителей и для детей с родителями. Подруга говорит, что на эти курсы часто пробираются дилеры. Там ведь лежать дорого, от трехсот до пятисот тысяч рублей в месяц. Вот они и записываются, чтобы отслеживать семьи. Подсаживают назад на наркотики, шантажируют детей, заставляют приносить из дома деньги.

Схема «покупки» сейчас вообще другая…

Варя говорит, что раньше дилера надо было знать в лицо, а теперь у подростков есть магазин в интернете. Выбираешь товар по каталогу, переводишь деньги, и тебе в укромном месте оставляют «закладку». Никто никого не видит, все ­супер­анонимно.

С Варей я, конечно, поступила сурово: позволила ей в Питере погибать так, как она считает нужным. Но подозреваю, что сделала правильно. Этих детей невозможно контро­лировать. И договор с ними заключить тоже не получится. Даже на условиях «Я тебя финансирую, а ты пообещай, пожалуйста, себя не убивать». Они убегают, чтобы черпнуть своей грязи. Это их протест против хорошей жизни.

Протестуют не только дети.

Одна очень богатая женщина — мы все ее знаем — целый день лежит в спальне с зашторенными окнами и пьет. Ее муж мне жалуется, говорит, у нее нет смысла жизни, ей незачем вставать и хоть что-то делать. Даже если она начнет ходить под себя, придут люди и все уберут. Когда понимаешь, что о тебе заботятся, что все в полном шоколаде, ты уже ни за что не отвечаешь. В том числе за собственную жизнь.

Я Варю пилила-пилила, а она мне в ответ: «Чего ты от меня хочешь? У нас все такие. Всем покупают сумки и квартиры». Она была уверена, что мы должны кормить, обеспечивать и наблюдать за всеми ее творческими порывами.

Сейчас у Вари другая жизнь. В Киеве она тусуется с диджеями, организаторами концертов. Ходит на курсы фотографии, готовит большой проект «Связи» про людей и их личное пространство. Снялась в рекламе TrendSpace. Познакомилась с певицей Луной и — образованная, внимательная, чуткая, нежная — очень ее команде понравилась. Возможно, Луна даже возьмет Варю к себе.

В общем, девочка сейчас совсем не про сумки. И все свои проблемы решает сама. Да, она бесконечно забывает продлить визу и опаздывает на самолет, и это только часть ее геморроя. Но как-то же выживает! Я ей каждый день рождения говорю: «Год еще жива — и слава богу. Для меня счастье, что ты вообще су­ществуешь».

Страха перед родителями у них нет.

Варя привела мне показывать своего первого мальчика. Наркоман конкретный: кокон на голове и татуировка на шее. Нашла под забором. Объявила: «Мама, я его люблю». Я его спрашиваю: «А у тебя там внутри тоже татуировки?» Он: «А я вам покажу!» Встал посреди «Боско-кафе» на Красной площади, поднял футболку и показал мне ворона на все тело. На что моя сестра сказала: «Вика, они над нами издеваются, так не может быть».

На все мои «Варя, у тебя же столько хороших юношей вокруг!» дочь отвечала: «Они такие же наркоманы». Потом за ней ухаживал парень из бедной семьи. Дочь толкала речь: «Мама, мне чуждо и про­тив­но все наше общество. А он живет в однокомнатной квартире с ­родителями. Вот его я люблю». Я на это сказала: «Почему-­то ты любишь парня из бедной семьи, а выходные хочешь проводить на деньги, которые даем тебе мы. Если тебе с ним ре­ально хорошо, развлекайтесь на его бюджет». Наверное, именно это ее остановило. Или его. Удобно же, когда рядом девочка, которая каждые выходные приносит деньги в неограниченном количестве.

Теперь, когда Варя живет сама по себе, она, кажется, вообще забыла, какие бывают деньги. Из Киева она попросила: «Не можете дать мне на новоселье, я чуть-чуть не справляюсь?» Сколько? Десять тысяч рублей. Точно рублей? Точно.

А можно я уже разрежу пуповину и ты будешь жить своей жизнью?

В тот год после школы ­Варя сама пошла в рехаб на Васильевском острове, на прием к психологу. Главное, что ­наши дети обсуждают между собой и с психологами, — то, что их никто не понимает и не ценит. У всех главная травма — это родители.

Муж меня жутко ругал, что я ее мало контролировала. Не залезала в телефон, не читала переписку. Это против моих принципов. Когда Варя уехала в Питер, Олег, дико переживая, нанял сыщика. Так этот «человек прослушивающий» через месяц нам позвонил и сдался: «Не могу это слушать, потому что ни единого их ­слова не ­понимаю».

Я с ней на равных, а она приняла мою любовь за вседозволенность.

Самое обидное, что Варька была мне фантастическим ­другом. Одно время я думала, что ее потеряла. Была мысль запереть ее в клинику, но Олег отговорил: «А ты готова к тому, что будет, когда она оттуда выйдет? Тебе дадут человека, с которым надо возиться двадцать четыре часа в сутки. Притом что у вас полностью разорваны отношения, вы враги».

Страшно было ужасно. Лет в шестна­дцать, когда Варя еще училась в питерской частной школе, а мы с Олегом уже жили в Москве, она почти каждую неделю ходила на похороны: ее друзья, дети из нашего круга, разбивались на машинах и мотоциклах. Она объяснила: это ­потому, что ездят обкуренные. Я ее умоляла: только не садись ни к кому в машину. Притом что в хороших школах мы их чему только не учили: английский, французский, ­итальянский…

С детей что возьмешь — они глупые.

Меня дико удивляет, что вокруг, в нашей прекрасной светской жизни, курят взрослые. Дома, за закрытыми дверями. В ­жизни не догадаешься — такие они все одуванчики. У моей подруги дочь лежала в рехабе. Днем мама туда съездила, вечером к ней пришли гости — сопереживать. Одна из них, сорокалетняя дама с хорошей укладкой, забила прямо за столом ­косяк. И другие закурили.

Варя ничего такого за родительским столом не видела. Я, врать не буду, про­бовала. Однажды забежала в клуб на ­презентацию, выпила рюмку водки, взяла у кого-то косяк — и поняла, что сейчас ­умру. Попросила: «Принесите мне ­шубу» — и готова была идти домой через балкон шестого этажа. У меня плохие сосуды, это не мой жанр.

«Лучше траву, не сигареты же!»

Кокаин устарел, его употребляет разве что старая школа из девяностых. А трава, как я понимаю, это сегодня норма жизни и достоинство. Мы, типа, лечим нервы, расслабляемся. Но если ты куришь в сорок, машина твоего мозга просто начинает ломаться. А в пятнадцать или вообще в двенадцать она еще даже не собрана — и не факт, что когда-нибудь соберется.

От травы очень глупеют.

Помню, два года назад одна красивая девушка убедительно рассказывала мне, как марихуана выводит ее на новый уровень сознания. Она сняла с полки книгу некоего великого гуру и на пятой странице показала мне ценную мысль. Ровно через год мы при­ехали к ней снова. Она забила косяк, теми же словами объяснила про новый уровень сознания и открыла ту же книгу на той же пятой странице. Я не видела ни одной веселой после травы компании. С шампанским или без, они все равно не хихикают, просто идут спать. После аяуаски, к которой на Амазонку рублевских возят за двадцать тысяч евро, никто еще не стал Пикассо.

Я ничего не должна? 

Найти путь к Варе мне помог биоэнергетик Вячеслав Вилорьевич Губанов из Института социальной экологии. Когда дочь уехала в Питер, я пришла к нему вся в соплях. А он мне жестко, матом: «Все. Ножки у нее есть, откуда торчат — тоже есть. Пусть говорит, двигается, делает что хочет. Ты ей ничего не должна». У него, как у вашего колумниста Ситникова, вообще такая тема: никто никому ничего не должен. Другой бы в моей беде посоветовал прижать ребенка к груди, а он — наоборот: «Даже рядом не стой! Иначе бомба замедленного действия унесет тебя вместе с ней». Ну я и объявила, что Варя — сама капитан своего корабля.

Где-то через год дочь прислала из ­Питера эсэмэску: «Мама, я очень соскучилась». Но общаться с ней я стала не сразу. Она потихоньку доказывала, что стала нормальным человеком и прилично выглядит. На этапе полного анархи­ческого отрицания она ходила в растя­нутом свитере, с немытой головой. От нее тогда приходили чудовищные ­эсэмэски. ­Вроде «Ненавижу вас, чтоб вы там все умерли».

Варя понимала, что быстро я ее не прощу. Когда-то в детстве у нас был такой диалог. «Мама, ну я же твой ребенок. Ты обязана любить меня всякой». На что я сказала: «Нет. Если ты хороший человек, я буду тебя любить. Если нет — то нет. Не доводи до того, что я вычер­­к­­­ну тебя, как постороннюю, из своего сердца».

Я до сих пор не доверяю собственной дочери.

Варя сделала мне очень больно, когда я была открыта. Это как детская травма, только наоборот: от ребенка к матери. Катя, дочка Аллы Вербер, прислала из Киева сообщение: «Не трогай Варьку, ты просто не понимаешь, какая она клевая. Выросла же, у нее все нормально. Прошу тебя, не придирайся».

Не давайте ловить себя на крючок жалости.

Нам с мужем одна женщина знаете как рассказывала про своего театрального сына? «Слава богу, ему машина переехала ноги, и он восемь месяцев лежал в больнице». Почему слава богу? Потому что он, пока лежал в гипсе, соскочил с наркотиков. Я отношусь к наркотикам как к распу­щенности, а не как к болезни.

Наркоман изображает болезнь. Ему нравится, когда все стоят вокруг постели и поправляют подушечку. И он их потихоньку засасывает в свою пучину. По принципу «сам утону — и всех утоплю». Помню, когда Варя перед ЕГЭ сидела у нас ­взаперти, я зашла к ней в комнату, а у нее таблетки от гриппа рассыпаны. Томик Ахматовой на нужном месте, про обреченность, раскрыт. Она говорит: «Вы меня довели до того, что я хотела жизнь самоубийством покончить». На что я ответила: «Варя, у тебя руки из жопы, ты даже покончить с собой по-человечески не можешь, все таб­летки рассыпала». Она резко перестала умирать: «Мама, как тебе не стыдно!»

Мне не стыдно, я про истерики все прекрасно понимаю. Сама была жуткой психопаткой. Могла часами кататься по городу и рыдать. Когда стала жить с Олегом, попробовала провернуть тот же ­сценарий. Он меня взял за грудки: «Я не понял, это что сейчас происходит?» И у меня навсегда пропала охота истерить, это и вправду распущенность.

Родители держат лицо, ничего про проб­лемы с детьми не рассказывают.

Варя в своем новом творческом мире не забывает про московских подруг. Списывается с ними и рассказывает мне, кто и как. У девочки, с которой они курили за гаражом, все нормально – она учится в МГИМО и уже работает в МИДе. Многим детям моих знакомых повезло меньше — они пооканчивали в Англии школы и университеты, а куда приткнуться, не знают. В нашей знакомой семье коллекционеров, которая много лет живет в Лондоне, сын решил стать покер-стар. Что-то проигрывает, что-то выигрывает. Родители боятся: нас не станет — он все просадит. Олег его, двадцативосьмилетнего мужика, который живет с мамой и папой, спрашивает: «Покер — это правда интересно?» Он ему объясняет: «Я езжу с родителями на отдых, и моя комната стоит пять тысяч евро в сутки. Ты же понимаешь, что ни на какой работе я не смогу столько получать. Какой тогда смысл идти работать?»

Варя Яковлева — о маме и о реальности

— Быть зависимым сейчас нормально. Зависимы все: кто от эмоций, кто от инстаграма, кто от наркотиков.

— Мы прекрасно знаем свои слабые места и чего делать нельзя. А потом начинается самообман: что с нами все нормально, что нас не накажут.

— Наркотики помогают притупить ненужные чувства. С ними реальность превращается в кино, поэтому она перестает быть важной.

— Тут никто не виноват. Ни достаток семьи, ни способ воспитания, ни няня, ни частная школа в Англии не уберегут вашего ребенка, если у него по пятницам из головы растут рожки.

Словарь нехороших слов

• Он поехал за платьем «Версаче» – он поехал за кокаином.
• Есть почитать? (Есть книжки?) – предложение покурить.
• Адам, Бэтмен, Голливуд, мерседес, любовь, свинья, розовая, смайлик, птичка – экстази или МДМА (название по оттиску на таблетке).
• Оторваться как пуговица – тусоваться.
• Увлажниться – впасть в состояние, когда тебе приятно и ты с кем-то интересно разговорился.
• Поплыл – сошел с ума.
• Дипр – депрессия.
• Витамины – наркотики.
• Пуговицы – таблетки.
• Я кислый, я в кислоте – я употребил кислоту, то есть галлюциноген ЛСД или более современный его вариант.
• Кроссовок, фен – человек, который употребляет спиды (дешевые стимуляторы амфетаминового ряда).

Еще редакция Сlutch советует прочитать:

Топ-5 полезных перекусов: сытость под рукой